Yug - Lala
Eylül 2024 •
5
Жили по адресу Ул.Ленина, дом 7. Квартира очень уютная, в хорошем состоянии, из кухонной утвари есть всё для тех, кто привык готовить дома. Утюг, стиральная машина, кондиционеры - всё есть, всё работает отлично! Есть даже книги для любителей полезного времяпрепровождения! Изумительный вид из окна на море! При этом ночью - достаточно тихо. Соседи вежливые и тихие, никаких проблем с ними не было. Поскольку дом - не очень новый, канализация может забиться - об этом предупреждают объявления в подъезде. Мы эту проблему решили просто: взяли ведёрко и стали бросать бумажный и целлюлозный мусор туда. До центрального пляжа - минут 8 спокойным шагом. Вообще, очень приятное и спокойное место. Рекомендую!
Dom Ozerova
Ağustos 2024 •
5
В гостях у дяди Миши Поездка в Коломну – это всегда «в гости к дяде Мише». Так мой отец называл своего друга, Михаила Георгиевича Абакумова. Они вместе учились во ВГИКе. Только Михаил Георгиевич – на художественном факультете, а мой папа – на операторском отделении. Дело было в семидесятых. Познакомились они на одной из кинокартин, ещё студентами. И с тех пор, практически до самой смерти М.Г., общались довольно плотно. Михаил Георгиевич приезжал к нам – об этих его посещениях свидетельствуют картины, которые хранились у нас дома. В каждый приезд он непременно дарил что-нибудь из своего. Но это всё было до меня, до моего рождения. Когда я подросла, Михаил Георгиевич заделался таким патриотом Коломны, что, мне кажется, редко куда из неё выбирался. Это, конечно, шутка. Михаил Георгиевич ездил по свету много. Я ездила с папой в Коломну два или три раза. Первую поездку, в детстве, не запомнила, но она точно была. Потому что потом долго обсуждалась. Вторая состоялась, когда я уже была подростком. Тоже – не очень подробные воспоминания. Стоял май, не очень тёплый. Но сады цвели. Михаил Георгиевич водил нас к яблоне, которую в то время писал. Она росла прямо перед окном его дома. Показывал нам её с разных ракурсов, обращал внимание на кружевные тени. Вся Коломна тогда дымилась яблоневым цветом. И мне непонятно было, почему же художник пишет именно эту яблоню, а не, например, вон ту. Определить, какая яблоня красивее – тяжело. Это как отдать предпочтение одной девушке перед другой. Ведь каждая прекрасна по-своему… А в мастерской художника, куда мы также зашли, цвела осень: на полотнах, уже оконченных или только тронутых кистью, – яркие, где-то кирпичные, а где-то бордовые рябиновые грозди вперемешку с ржаво-оранжевыми (да тоже разными, от жёлтых до коричневых) листьями, пряный аромат которых, казалось, ощущала на самом деле. Настолько сильный эффект присутствия. - А вот на эту так смотреть нельзя! – когда речь шла об искусстве, Михаил Георгиевич, обычно улыбчивый, становился строг. – Это же масло, деточка! Понимаешь? Вот сюда надо отойти, – и уводил от стоявшего посередине мастерской мольберта почти к самому порогу, где – из-под двери, от стен – рвался чересчур свежий весенний ветер. Я зябко поёживалась. Но перемещаться и не думала, боялась обидеть хозяина. Покорно стояла. И вдруг - понимала: прав! Отсюда картина смотрится совсем не по-другому! Живее, ярче. Привлекательнее. Помню ещё, сидела с ногами на лоскутном одеяле, которое покрывало топчан – место, где Михаил Георгиевич отдыхал после работы. Мне, советскому ребёнку, казалось роскошью – иметь, помимо дома, ещё и мастерскую. Это же отдельное жильё со всеми удобствами! А М.Г. в мастерской действительно жил. Там даже печка имелась – только её некогда было топить, и потому в помещении – прохлада. А может, так было задумано художником? Соблюдался особый режим, чтобы не испортить картины… И столик с примусом здесь стоял, и даже стул! Прибирался М.Г. здесь сам. Поэтому, видимо, – не идеально чисто. Но ведь мастерская – не для чистоты, верно? По углам, на столе, на стуле, на полу – словом, везде, кроме топчана, валялись – или лежали? – краски. Михаил Георгиевич во время разговора периодически хватал какой-нибудь тюбик, подходил к полотну – одному, другому, открывал, выдавливал на палитру, смешивал и что-то поправлял. Отходил, смотрел, опять поправлял. Наблюдая за этим, я заключила, что творчество – штука непрерывная. А произведения можно совершенствовать до бесконечности. А вот третью поездку помню хорошо. Случилась она летом 2005-го. Я тогда работала – уже год! – корреспондентом новостей телеканала «Столица», предтечи «Москвы 24». Папа сказал: - Надо бы к дяде Мише съездить. Ты там пробей съёмочку… Мы с папой в тот момент трудились вместе. И вот я пробила. Репортаж разрешили сделать большой – две с половиной минуты. Это у нас тогда считалось много. А что? Почему бы и нет. Михаил Георгиевич – единственный, на тот момент, на всю Московскую область Народный художник России. Таких людей для истории нужно снимать обязательно, согласилось моё руководство. Оператор, можно сказать, лично-собственный – мой папа то есть. Протестовать, что, дескать, много набираем материала, не будет. Водитель, он же ассистент, Вова Лавров – тоже не прочь провести рабочий летний день на свежем воздухе. Собрались – поехали! Дядя Миша, в целом, – такой, каким я его запомнила: седоватый, но и рыже-пшеничный. Усмешка в глазах. Правда, заметила чуть больше… Не желчи, а невесёлости, что ли. Михаил Георгиевич страдал сахарным диабетом. Вслух он, конечно, не жаловался. Но, по-видимому, болезнь всё сильнее портила ему жизнь. Михаил Георгиевич сразу потащил нас на колокольню. - Сейчас такой плЭнЭр устроим! – потирал руки от радости. С ошибкой сказал. И я это его произношение – сама-то не разбиралась! – повторила впоследствии в репортаже… Очень стыдно было, когда меня, уже после выхода сюжета в эфир, поправили, причём не-художники. Зато теперь – целое воспоминание… На какую колокольню мы полезли – не помню. Дело в том, что я страшно боюсь высоты. А колокольня эта – хоть и невысокая, метров тридцать, но внутри – ступеньки без перил. Старые, деревянные, скрипучие. Ведут наверх. Площадок на ярусах нет. То есть если оступишься – лететь недолго, но неприятно. Я и лезть-то не хотела. Но смотрю – мой почти шестидесятилетний папа, с камерой «Бетакам» наперевес (а она килограммов на пятнадцать тянула, что не больше) – р-раз! – и побежал наверх. Да бойко! И пятидесятипятилетний водитель-ассистент Вова, со штативом и сумкой, в которой – осветительные приборы и аккумуляторы, тоже килограммов на десять с лишком, – фьють! – за ним. И Михаил Георгиевич – с мольбертом. Ну, а я – корреспондент, руководитель съёмочной группы. Молодая. Стало быть, сам Бог велел. Пришлось тоже подниматься. Наверху М.Г. не уставал расхваливать виды: - Вот посмотрите туда! А? Каково? А вот сюда? А тут – видите? А здесь? И параллельно фиксировал эти самые виды на холсте. Я – честно – ничего не запомнила. Думала только о том, как бы мне умудриться спуститься вниз. Потому что уже на подъёме коленки свело. Вот так трусиха! Ни оператор, ни ассистент не обратили внимания. А Михаил Георгиевич – заметил. Но ничего не сказал. Только стоял и посмеивался в бороду. А может, он улыбался чему-то своему… Ужасный 2010-й год! Тогда стояла страшная жара в течение почти двух месяцев. Но самое страшное – горели торфяники… Смог выедал глаза, забирался внутрь, наполнял лёгкие. Люди дышали пепельно-угольной взвесью. По улице невозможно ходить, дома невозможно сидеть. Смог убил массу людей, страдавших самыми разными болезнями. Убил он и Михаила Георгиевича… Мы узнали случайно. Просто шли мимо ЦДХ. И увидели: выставка Абакумова М.Г. Посмертная… Тут же сообщили папе. Он сначала подумал – мы ошиблись: - Не может быть! Он же меня моложе! И только потом: - Ах, да. Он себя плохо чувствовал последние дни… И вот теперь мы – снова в Коломне. Я ожидала, что работы Михаила Георгиевича выставят в его доме. Но нет – только в «Доме Озерова». Картин немного. Нет даже рябин из мастерской – тех, что я помню. В Москве периодически собираются коллекционеры и поклонники творчества М.Г. Но, всё-таки, должен быть отдельный музей и в Коломне. Весь его и большой. Может, когда-нибудь будет? Очень хочется. Чтобы каждый смог приехать в гости к дяде Мише… Июль 2024